Лабиринт Осириса - Страница 81

Когда родители приехали в больницу, сын держался на аппаратах искусственного поддержания жизни. Пепельно-серый, он был увит проводами, и из горла у него, словно гигантский червь, вылезала трубка интубации. Увидев сына, Зенаб потеряла сознание. Халифа подхватил жену и усадил в головах кровати, успокаивая и уверяя, что все обойдется, хотя нутром чувствовал: случится самое худшее. Затем, никого не стесняясь и не обращая внимания на суетившихся рядом врачей и сестер, лег на кровать рядом с Али. Он нашептывал сыну, как любит его, уговаривал остаться с ними, молил Аллаха проявить милосердие, мурлыкал песенку про воздушного змея из «Мэри Поппинс» – фильма, который даже в четырнадцать лет оставался у его мальчика любимым.

Шесть дней и шесть ночей родители дежурили в больнице и ни разу не отошли от кровати сына. Надежды не было – Али слишком долго пробыл под водой. Хотя его сердце продолжало биться, мозг, по мнению врачей, фактически умер. Он ни разу не пришел в сознание. Аллах в своей бесконечной мудрости решил на этот раз не совершать чуда. И те шесть дней в каком-то смысле стали просто растянутым во времени прощанием.

На седьмой день они согласились отпустить сына.

Халифа настоял, что все сделает сам. Акт был слишком личным, слишком сокровенным, чтобы доверить чужому. Родители поцеловали Али, обнимая, снова и снова повторяя, как они его любят, сколько он доставил им радости и что он навсегда останется в их жизни. Они взяли сына за руки и, не пытаясь сдержать слезы, попрощались. После чего Халифа наклонился и выключил аппараты искусственного поддержания жизни.

Четырнадцать лет назад он наблюдал, как Али появился на свет. Роды происходили в их квартире – в спальне – в доме, который через месяц после трагедии снесли, чтобы туристам было удобнее щелкать фотоаппаратами.

И вот он смотрит, как прекрасная, бесценная, ничем не заменимая жизнь его мальчика замирает и кривая линия на экране больничного монитора постепенно становится прямой.

Невыразимая мука. Халифа не мог представить, что человек может испытывать подобное горе.

Зенаб так и не оправилась от потрясения. Почти не разговаривала, проводила дни, рассматривая фотографии в альбомах, включала диск с «Мэри Поппинс» и вытирала пыль в комнате, которую они в новой квартире оставили для Али. Даже спустя девять месяцев она каждое утро просыпалась с одним и тем же рыданием: «Тоскую по нему!»

Халифа взял продолжительный отпуск, чтобы ухаживать за женой в самый трудный период и находиться рядом с Батах и Юсуфом, которые тоже были потрясены потерей брата (хотя юность брала свое и они быстро смирились с утратой и вернулись к прежней жизни). Шеф Хассани оказался необычно любезен – не только пробил им новую квартиру, но сделал так, чтобы Халифа на протяжении всего отпуска получал полную зарплату, что по крайней мере упростило их жизнь с материальной стороны. Халифа до сих пор не мог решить, то ли испытывать благодарность, то ли огорчаться оттого, что он превратился в настолько жалкого горемыку, что ему сочувствует даже их славящийся своим безразличием к людям босс.

Горе не укладывалось в голове. В первые дни – пустые, серые, похожие на черно-белый сон, от которого невозможно избавиться, – Халифа не мог думать ни о чем другом, кроме тех случаев, когда он ругал Али. О том, как часто, ох как часто, бывал не таким отцом, каким бы хотел.

Дни бежали, складывались в недели, недели – в месяцы, и к нему вернулись светлые воспоминания: как они играли в футбол, как всей семьей отдыхали в Хургаде, как его приятель египтолог Джинджер организовал им с Али персональную экскурсию в Долину царей, как они ходили в Луксоре в «Макдоналдс», что, положа руку на сердце, доставило мальчику больше удовольствия, чем все памятники Египта, вместе взятые. Так много счастливых воспоминаний. На целую жизнь.

Но и их было недостаточно, чтобы избавить Халифу от чувства вины из-за того, что последние сказанные сыну слова были выговором за несделанную домашнюю работу.

И недостаточно, чтобы вытравить из сознания картину, с которой он жил дни и ночи: его мальчик отчаянно колотит руками и ногами под в водой в Ниле, один, напуганный, погибающий.

И уж конечно, недостаточно, чтобы вернуть Али к жизни. Какими бы ни были драгоценными воспоминания, они не обладают способностью воскрешать мертвецов.

Али похоронили на небольшом кладбище на мысе над Нилом, неподалеку от бухточки, откуда он в тот роковой вечер отправился с друзьями в свое большое плавание. Красивое место, кругом кусты гибискуса, вид на горный массив Тебан и пустыню у его подножия. Халифе нравилось думать, что сын из своего последнего приюта взирает вокруг и по-своему, уже по-другому, мечтает о приключениях.

Никакого официального расследования не проводилось, никаких исков капитану баржи или ее владельцам не предъявлялось. Баржа принадлежала крупнейшей транспортной компании. Не тот противник, с которым могли тягаться простые люди. Некоторые факты жизни не изменила даже революция.

Иерусалим

– Боже, Халифа, мне так жаль.

Бен-Рой нашел на улице скамью, сел и ссутулился.

– Ужасно жаль, – повторил он. – Я тебе очень сочувствую. Прости меня… ну… ты понимаешь… за то, что я ляпнул про нас с Сарой и ребенка.

– Тебе не в чем извиняться, мой друг. Это я должен просить прощения. За… как бы выразиться… за то, что омрачил твою прекрасную новость. Я рад за тебя. По-настоящему рад.

Бен-Рой уставился на свои кроссовки и, подыскивая слова, ощущал себя последним в мире дерьмом, потому что не понял друга. Беда в том, что в подобных ситуациях чутье его подводило и он вечно выступал не по делу. В конце концов он еще раз извинился и спросил, не может ли чем-нибудь помочь.